Скажи НЕТ смертной казни

Отец Василий Литвинко исповедует приговоренных к смертной казни с 1994 года. Правда, интервью на эту тему с тех же 1990-х он давать зарекся. Говорит, как раз в то время активно обсуждался вопрос: быть или не быть смертной казни в Беларуси? "Тогда ко мне приехала журналистка с телеканала, чтобы узнать мое мнение. Мы долго говорили, и мою речь потом порезали так, что вышло, будто я за смертную казнь. Церковь всегда выступала и выступает против смертной казни. С тех пор я дал себе обещание никаких интервью на эту тему не давать", - рассказал отец Василий.  Спустя столько лет накануне очередного Европейского дня борьбы против смертной казни (10 октября) он согласился побеседовать с корреспондентом TUT.BY.

- Как давно вы исповедуете приговоренных к смертной казни?

- Все началось в 1994 году. Было подписано соглашение о сотрудничестве между Департаментом исполнения наказаний Беларуси и Белорусской православной церковью (с католической церковью такого соглашения нет. - TUT.BY). Я получил архипастырское благословение владыки митрополита Филарета. От него же получил и указ о том, что кроме основного послушания в храме св. Александра Невского в Минске, буду нести послушание в СИЗО №1. С этого времени за всеми исправительными учреждениями закрытого типа на территории Беларуси были закреплены священники, стали строиться храмы и часовни, открываться домовые церкви и комнаты для молитв. В СИЗО-1 тоже создали комнату, с тех пор раз в неделю я туда хожу.

- Сколько человек с 1994 года вы исповедовали?

- Учета я не вел. Не могу сказать даже примерно. Скажу одно: со всеми, кто хотел встретиться со священником для духовных бесед и покаяния, я встречался не один раз, а по много раз.

- Как проходит ваша встреча?

- Разговариваем мы один на один, без конвоиров. Приговоренный к казни находится в наручниках, они у него застегнуты спереди. Мы знакомимся, разговариваем, вместе молимся, если он пожелает, и наручники не мешают молитве. Точно так же осужденный может поставить свечку сам, креститься, держать книгу в руках.

- О чем вы говорите? И кто говорит больше: вы или приговоренный?

- Бывает, что даже те, кто изъявил желание встретиться, приходят и молчат, не идут на контакт. Смертники – люди, которые, сидя в камерах в одиночку, все свои мысли научились держать в себе, и когда приходят ко мне, бывает, срываются на плач. Я не останавливаю его. Выплачется, а потом мы говорим.

Были приговоренные, которые искали у меня ответов на какие-то вопросы. Но я не следователь, я не знаю подробностей дела. Мне надо, чтобы говорил он. Я – всего лишь проводник между ним и Богом. Он должен выговориться Богу. Разговариваем в основном о смысле жизни, о предназначении человека в мире, о душе вечной и о теле, которое дается нам временно. 

- Если чисто по-человечески, вам их жалко?

- Все эмоции, которые я испытываю во время исповеди приговоренных к казни, - это слишком личное. Я не готов взять и на бумагу это положить, и не сделаю этого никогда. Смотря от чего плачет приговоренный. Если это просто слезы тоски и уныния, то это яд, это говорит о том, что не осознал он, что сделал не так в своей жизни. А когда он плачет и говорит, что осознал мотивы своего преступления, когда он кается, просит прощения у Бога, тогда он после своих слез начинает улыбаться, у него слезы радости. 

- Но вы помните самую сложную исповедь?

- Конечно. Сергеем его звали. Это был первый приговоренный к смертной казни, которого мне довелось исповедовать. На то время у меня были знания, но не было опыта работы с такими людьми. Сергей первым попросил администрацию пообщаться со священником. На вопрос, почему он решил встретиться со мной, Сергей ответил так: "Я поверил в Бога, молюсь и читаю Святое Писание. Мне попались слова, которые поразили меня и заставили пересмотреть всю мою жизнь до этого. Особенно заболела душа о дочери". Он рассказывал, что понимает, что грехи родителей могут отразиться на жизни детей и последующих поколениях. Сергей не хотел, чтобы его дочь как-то потом страдала из-за его поступков при жизни.

- А как в таком случае церковь относится к работе расстрельной команды, которая приводит приговор в исполнение? 

- Эти люди тоже несут службу, как и я. У каждого своя служба. Осуждать их за это? У них такая работа. Если закон предусматривает расстрел, значит, следуя букве закона, кто-то должен эту работу исполнять. 

- Но расстрел – это ведь тоже убийство. Церковь не осуждает убийство?

- Церковь исходит из того, что не человек дал жизнь другому человеку, не ему ее и забирать. Именно поэтому церковь против смертной казни. 

 - А те люди, которые приводят приговор в исполнение, они к вам приходят? 

- Может быть. Во время исповеди я очень редко спрашиваю, кто человек по профессии. Но не ждите, что эти люди когда-нибудь тоже расскажут вам о своей работе. 

Да, церковь осуждает смертную казнь. Но вопрос наказания за преступление очень спорный сам по себе. А каково человеку, родственника которого убили жестоко? Жертвы тоже приходят ко мне на встречи, я им объясняю, что надо прощать и не желать мести, но не у всех это получается. У нас, к сожалению, мало кто работает с пострадавшими от преступлений.

- Предлагали ли вы исповедоваться приговоренным к казни за теракт в минском метро Дмитрию Коновалову и Владиславу Ковалеву?

- Им несколько раз предлагали исповедоваться священнику. И я, и другие батюшки предлагали. Но они наотрез отказались, категорически.

- О чем это говорит? Что для вас значит, когда отказываются?

- Если даже человек верующий, он имеет право отказаться от общения со священником. Не буду рассуждать, о чем это говорит в их случае. И Коновалов, и Ковалев использовали свое законное право отказаться от исповеди. 

- Как вы готовите их непосредственно к моменту казни?

- Говорю им, что после исполнения приговора он, как и все люди однажды, перейдет в иной мир. Говорю, что сейчас надо еще какое-то время поддерживать плоть в рабочем состоянии, но основное внимание надо уделить душе. От того, покается он или нет, будет зависеть, каким он перейдет в жизнь вечную.
  
Первая исповедь длится, как правило, долго. Бывает, что и час-полтора говорим. Хорошо, что есть понимание администрации СИЗО в том, что эту исповедь не надо ограничивать по времени. Следующие исповеди занимают меньше времени. Мы говорим, я даю ему пищу для размышления, поэтому дальше его готовность принять казнь зависит только от того, какую работу над собой он проведет.

 - Есть ли какие-то запретные темы, на которые вы не имеете права как священник разговаривать с приговоренным?

- Мы можем говорить на любые темы. Но если приговоренный начинает рассказывать, как он кого убил, порезал, расчленил, я не хочу этого знать. Я ему объясняю, что его задача перед Богом – осознать, почему он это сделал, и искренне попросить прощения. 

- А священник может ходатайствовать за какого-нибудь смертника? Попросить, чтобы ему сохранили жизнь?

- Священник может отправить такое ходатайство в комиссию по помилованию. Но за смертников я ни разу не просил. Чтобы просить о помиловании человека, мне нужно знать, что он раскаялся и искупил свою вину какими-то поступками, поэтому я если прошу за кого-то, то за обычных осужденных. Когда я вижу, что человек в беседах  высказывается честно о том, что кается в преступлении, тогда я могу просить.

news.tut.by