Под воздействием алкоголя, ранее судимый, но не маньяк — обобщенный портрет осужденного на смерть (таблица)
В начале января был вынесен очередной расстрельный приговор. 49-летний Геннадий Яковицкий был осужден за убийство сожительницы. Эта история уникальна тем, что в советское время житель Вилейки Яковицкий уже получил смертный приговор, который, правда, после обжалования был заменен длительным заключением. Его ситуация — весомый аргумент и для сторонников сохранения смертной казни и для их оппонентов.
Яковицкому сохранили жизнь, а тот вышел на свободу и снова убил, говорят одни. Но если цель смертной казни — устрашение потенциальных убийц, то она абсолютно не работает, парируют другие. Кто как не Яковицкий должен был бояться расстрела?
«Наша Нива» систематизировала истории вынесения смертных приговоров за последнее время — откуда был родом преступник, где произошло убийство, стало ли причиной преступления употребление алкоголя.
Ранее общественность гораздо реже задумывалось о проблеме смертной казни — сложно даже найти имена осужденных в 1990-х — 2000-х гг. Теперь ситуация изменилась, хотя власти по-прежнему замалчивают большинство «смертных приговоров».
Наиболее плотно этой проблемой занимается компания «Правозащитники за отмену смертной казни». Ее координатор Андрей Полуда ответил на вопросы «Нашей Нивы».
«Наша Нива»: В начале 1990-х к расстрелу ежегодно осуждали по 20—30 человек. Теперь же этот показатель снизился до двух-трех человек. Значит ли это, что общество стало цивилизованнее?
Андрей Полуда: Повлияло введение альтернативных мер наказания, например, появилось пожизненное заключение. Раньше альтернатива была такой — или 15 лет, или расстрел. И если преступление было весьма серьезным, судье было сложнее принять решение.
Имеет значение и то, что общество пристальнее следит за этими кейсами. Правозащитники постоянно обращают на это внимание, вынесено шесть решений Комитета ООН по правам человека.
Кроме того, преступность в значительной степени вызвана экономическими причинами. В 1990-е существовали иерархические уголовное структуры вроде банды Морозова, банды пожарных. Боюсь предполагать, но если уровень жизни в стране будет падать, то уровень преступности может возрасти. И никакая смертная казнь не будет сдерживающим фактором.
«НН»: Можно ли составить портрет типичного «смертника»?
АП: Каждое дело уникально, но общие черты, конечно же, есть. Являлись ли эти люди представителями организованной уголовной преступности? За редким исключением — нет. Являлись маньяками? Нет. Злоупотребляли спиртными напитками или наркотическими веществами? Как правило — да. Были ли ранее судимы? Большинство — да. Очень характерно, что абсолютное большинство этих преступлений были бытовыми.
Возьмем Гродненскую историю Бурдыко и Гришковцова за 2010 год. Они вместе отбывали наказание. После освобождения, один приехал к другому в гости. Они несколько дней пили в большой компании вместе с сожительницей Гришковцова, ее отцом и подругой. Шесть раз (!) отец звонил в милицию, просил: «Придите, разгонять их, не дают жить». А его посылали в ответ: «Дед, бензина нет ездить. Вы там пьете каждый день, что к вам кататься». Чем кончилось? Они спьяну всех поубивали…
«НН»: Большинство осужденных на расстрел ранее имели судимости, однако опять совершили преступления. Можно ли это считать недоработкой пенитенциарной системы, которая имеет целью исправление осужденных?
АП: Это вопрос профилактики преступлений. За пять-семь лет пребывания в белорусской тюрьме психика разрушается настолько, что ее невозможно восстановить. В общество возвращаются люди, которые не знают, как жить на свободе. Программ для адаптации фактически не существует. Все ограничивается примитивным надзором — приходи и отмечайся.
Причем адаптации не существует и для родственников жертв. Мать убитой Груновым студентки просила в суде: расстреляйте его. И государство ответило: «Хорошо, расстреливаем. Вы довольны?» А кто знает дальнейшую судьбу этой матери? Кто с ней работает, какой психолог? Она остается наедине с портретом своей дочери.
«НН»: Каждая «расстрельная» история вызывает широкое обсуждение в обществе. Но если посмотреть на реакцию интернет-комментаторов, многие сочувствовали студенту Селюну (убившему жену с любовником) и террористам Ковалеву и Коновалову. В остальных случаях обсуждение аудитории скорее всего сводилось к мнению «расстрелять».
АП: Вопрос смертной казни лежит в эмоциональной плоскости. Если показывать глаза матерей, чьи дети были убиты, результаты опросов становятся иными. Все это подтверждает: подобный вопрос не должен выноситься на общий референдум. Его решение должно быть политическим шагом.
Отношение к истории с Ковалевым и Коноваловым показывает, что общество не поверило в результаты расследования и справедливость приговора, хотя государство прилагало все усилия. И после такой реакции не было вынесено в 2012 году ни одного расстрельного приговора.
Бывает и так, что к общественность не знает обстоятельств преступления. В 1998 году по чужой вине был расстрелян молодой парень Иван Фомин. Преступники с особой жестокостью убили таксиста. Фомин попал под влияние местных криминальных авторитетов, которые сказали: давай, малый, возьми вину на себя, ничего тебе за это не будет. А его приговорили к расстрелу… Алкаев (бывший начальник СИЗО №1 Минска, где происходит исполнение приговоров — «НН») вспоминал, что когда Фомина вели на расстрел, он говорил: «Какой же я дурак».
