“Наше государство не даёт шанса исправиться”: сестра приговоренных к смертной казни из Черикова
«У нас на контроле президента есть общественно значимые дела. Вчера мне докладывал председатель Верховного суда о рассмотрении этих дел. Вот одно из них. Два подонка, иначе их не назовешь – уже и разбои были, и наказывали их – убили свою учительницу. За то, что она защитила двоих детей их сестры. Сестра никакая, асоциальный элемент. А [учительница] защитила их и потребовала забрать из семьи. Они ее резали всю ночь. Они убивали ее всю ночь. Она умоляла, просила, и в конце концов они ее к утру добили», — прокомментировал президент Беларуси дело Костевых в интервью радио «Эхо Москвы» до вынесения приговора. Тогда правозащитникам стало понятно, что, скорее всего, в Беларуси станет на два смертных приговоров больше.
Смертный приговор братьям 19-летнему Станиславу и 21-летнему Илье Костевым был вынесен 10 января на выездном заседании Могилевского областного суда в Черикове, в городе, где произошла трагедия. Их обвинили в убийстве учительницы, которая жила по соседству, и поджоге ее дома. Приговор о назначении высшей меры наказания — расстрела, вынес судья Михаил Мельников. Примечательно то, что год назад с разницей в один день этот же судья в Бобруйске вынес смертный приговор местному жителю Александру Осиповичу. Этот приговор был приведен в исполнение меньше чем через год — 17 декабря.
Этот судебный процесс стал показательным для всей Беларуси. Несмотря на многочисленные ходатайства со стороны обвиняемых и их сестры Анны, суд был открытым. Судебная коллегия даже разрешила журналистам и присутствующим снимать оглашение приговора. Когда судья Мельников зачитывал, что Костевы приговариваются к высшей мере наказания — в зале люди аплодировали.
“Весновцы” съездили в Чериков и поговорили с сестрой приговоренных к смертной казни Анной. Как смертный приговор стал приговором для всей семьи — читайте в нашем репортаже.
Анна рассказывает, что не ожидала, что будут вынесены смертные приговоры.
“На протяжении всего следствия государственные адвокаты настраивали меня на большой срок лишения свободы. Говорили, что высшей меры наказания ни в коем случаем быть не должно. На прениях в суде у меня не получилось быть, потому что была на “сороках дней” у двоюродного брата. Когда мне позвонил адвокат и сказал, что “обоим вашим мальчикам прокурор запросил высшую меру наказания” — для меня это стало таким шоком… Просто не передать словами. До последнего, до оглашения приговора, у меня была надежда, что всё таки не будет смертного приговора. Все в зале аплодировали, а у меня все оборвалось внутри…
Если посмотреть на наше общество, раньше люди были добрее друг к другу. Теперь никто никогда не протянет руку помощи. Я сейчас столкнулась с этой ситуацией по жизни, и я вижу как относятся к моим детям. С годами люди становятся жестче.
Расследование по делу длилось около полугода. В это время моим детям [замечание — племянникам приговоренных к смертной казни] было трудно ходить в школу, потому что их оскорбляли сверстники. Были даже инциденты, что детей били. Они страдали не от взрослых, а именно от детей. В детском саду такая же ситуация. Когда слышишь от своих детей, что “мама, мне сказали, что у меня дядя убийца”, не хочется ребёнку показывать слёзы. Потом уже, когда укладываешь детей спать, не сдерживаешься… Я за это время столько пережила, столько гадостей слышала, сколько не слышала за всю свою жизнь. Когда произошла эта ситуация, я лишилась всех друзей, всех тех, кто мог раньше меня как-то поддержать. Все отвернулись. И с этой проблемой по сути я осталась одна. Никто никогда даже не поинтересовался, как я там. Вся боль, которая происходила со мной, с детьми, оставалась со мной один на один".
Анна с семьей после вынесения смертного приговора решила уехать из города. По ее словам, племянники приговоренных к смертной казни, сталкиваются с травлей в школе и детском саду. Если воспитатели пытаются объяснить детям помладше, что такое поведение неприемлемо, то учителя в школе ссылаются на то, что “закрыть рот детям они не могут”.
“Я не вижу смысла здесь жить дальше. Мы раньше строили дом, облагораживали его для того, чтобы тут жила большая дружная семья, как в детстве. Этот дом — родовое гнездо, так сказать. Нас в семье на данный момент четверо: я и трое братьев. Если не станет двоих, то смысла здесь оставаться нет. Тяжело. Постоянно в городе сталкиваюсь с насмешками. Даже вот сейчас я шла, и вижу, как на меня смотрят посторонние люди и улыбаются.
Я многое стерпела, когда шло следствие, но приговор — последняя точка. Я просто хочу жить дальше и воспитывать детей, чтобы им не сломали психику. Я хочу вырастить достойных людей, чтобы они получили образование, и, может быть, то, что я в детстве недополучила. Хочу со своей стороны, как со стороны матери, дать им то, что заслуживают мои дети, а в этом городе это уже невозможно… Даже в интернете столько комментариев вычитала, что якобы ращу таких же “криминальников”. Думаете, я для тех детей хотела такой судьбы? Или мы их с самого детства учили, что идите сделайте “то и то”? Мне кажется, что от таких ситуаций наше общество не застраховано. Не смотря на то, что мы неблагополучная семья, как посчитало государство, я знаю примеры, когда и в хороших семьях, опять же по мнению государства, случается такое же. От этого никто не застрахован. Ни один человек на земле.
До вынесения приговора я еще колебалась — оставаться или нет. Если бы назначили какой-то срок лишения свободы, было бы тяжело, но можно было бы с этим справиться. Жутко оставаться здесь, особенно, после случаев, когда ломились в дом, стучались в двери. Страшно не за себя, страшно за детей. Они заслуживают жизни.
Мне очень жаль родственников убитой, потому что я тоже пережила потерю близких людей. Тяжело осознавать, что их нет уже в живых. Я их очень понимаю, но помочь ничем не могу… И извинения мои никому не нужны. Я однажды пыталась у сестры убитой попросить прощение, но у меня это не получилось. Меня просто не хотят слушать и видеть”.
Семья Анны несколько раз стояла на учёте как неблагополучная по Декрету №18. В первый раз на СОП семья Анны попала, когда её и младшего брата Стаса избил её муж. Напомним, что в Беларуси до этого не принят Закон о противодействии домашнему насилию. Стало известно, что не планируют его принимать и в 2020 году. По сущности, отсутствие в стране действенных механизмов защиты от домашнего насилия и формализм принимаемых решений по Декрету №18, стал причиной постановки семьи Анны на учет.
“Когда произошел семейный скандал, я вызвала милицию. В итоге — мою семью поставили на СОП. Я не ожидала, что это так обернётся. Получается, что женщинам, когда происходит дома скандал, не к кому обратиться за помощью, потому что, считается, что мы якобы сами себе создаем проблемы. Если нас бьют, то нужно, чтобы били до конца и никуда не жаловались. И помощи здесь не от кого никогда не допросишься.
Я благополучно отстояла СОП. Второй раз нас поставили на учет в 2017 году. Нашу мать лишили родительских прав и она уехала на постоянное место жительства в Российскую Федерацию, но она всегда нам помогала деньгами и какими-то вещами. Как-то она меня позвала на пару дней в Москву, чтобы передать собранные нам подарки. Дома я оставила своего ребёнка с Ильей [замечание — одного из приговоренных к смертной казни], остальные дети были у бабушки. Я попросила брата, чтоб он за ним присмотрел. Когда я была в России, мне позвонили и сказали, что произошло ЧП, что якобы Илья недосмотрел моего ребенка и теперь могут забрать всех детей из семьи. Когда вернулась домой, то меня сразу вызвали в социально-педагогический центр. Объяснили, что к Илье пришла компания, и он вроде бы с ними во дворе распивал пиво. И мой маленький сын был в их компании. Это всё увидела соседка [ныне убитая] и позвонила в милицию, в больницу и социально-педагогический центр, что якобы ребенок оставлен один без присмотра. Меня тут же поставили на учет по причине того, что я не исполняю родительские обязанности надлежащим образом, потому что я оставила ребенка в социально опасном положении для жизни. Я благополучно остояла и этот СОП.
В апреле 2019 года, когда случилась эта трагедия, меня опять хотели поставить на учёт, но не получилось. Проводили “социальное расследование”, но оснований не нашли. Я консультировалась с юристами даже по этому поводу. СОП — это тоже тяжело, когда всё время над тобой ходят надзиратели и проверяют.
В социально опасное положение ставят на полгода. Каждую неделю приходят домой проверяющие из комиссии, которая состоит из учителей школы, воспитателей из детсада, работников исполкома, работников социально-педагогического центра и других. Приезжали всегда разные люди и в разное время. Например, сегодня могли одни приехать, а завтра — другие. Помню, у меня были конфликты с ними, что они, заходя в дом, не разувались. По дому они всегда ходили в обуви, несмотря на то, что у нас маленькие дети. Они идут по ковру в обуви, а потом ребёнок по нему ползет. Когда делала замечания, то реакция была только одна, мол, что ты хотела, ты сама виновата, что в такую ситуацию попала.
Дни проверки не указываются, но это понятно. Приезжают и смотрят, порядок ли дома, чистое ли постельное белье, наличие продуктов питания, сменные вещи. У меня раз было, что, когда приехали проверяющие, я не успела поменять пеленку. Но я не могла одновременном и двери открывать, и пелёнку менять. Но претензии они мне выставили. Отслеживают посещение садика, школы, оплату коммунальных услуг. Если вызывают на какое-то собрание, то явиться нужно в любом случае, даже, если, например, болен ребенок. Это морально всё тяжело. Я очень понимаю матерей и вообще родителей, которые побывали в такой ситуации. Знаю одно, что любой человек может ошибиться, но наше государство не даёт шанса исправиться. Вот мы попали в такое положение как СОП, значит мы нелюди. За все время, когда я стояла на учете, нам никто никогда не помог, наоборот, ждали момента, когда я сорвусь, чтобы отобрать детей. Но я это выдержала. Дети до сих пор со мной, не смотря на то, что в интернете пишут, что якобы детей у меня давно забрали”.
Дом Анне осталась по наследству. Но для того, чтобы заселиться в него, ей пришлось пройти двухлетний круг судебных тяжб и волокиты с документами по выселению жившей тут женщины. Дом облагорожен: заменены окна, проведены газ и вода, во дворе строится баня с бассейном.
“Когда я с семьей переехала жить в этот дом, меня сразу не очень хорошо здесь приняли. Мы сразу начали делать ремонт, менять окна, разрабатывать огород. Вот здесь и случился первый конфликт с соседкой [ныне убитой]. Получилось, что её куры уничтожили мне грядку клубники. Мне было обидно, что я работала, старалась для своих детей, и всё впустую. Я тогда пришла к ней и попросила убрать кур, но реакции никакой не последовало. Это повторялось раза два-три. Тогда я обратилась в местное "жилищно-коммунальное хозяйство". Ей тогда вынесли то ли предупреждение, то ли штраф, я точно не знаю, но инциденты с курами тогда прекратились.
Через некоторое время, когда мы подсобрали денег, начали проводить воду. Для этого, нам нужно было вырыть траншею от колонки до дома. Мы ее своими силами как-то выкопали. Но прошел дождь, и получилось много грязи. Когда приехали подключать воду работники ЖКХ, она тогда пришла и очень сильно им возмущалась на нас, что “приехали, развели грязь, расплодили нищету”. У нас с ней произошла словесная перепалка, но на этом всё и прекратилось. Но, когда на велосипеде возле ее дома катались мои дети, то она делала замечания, цеплялась. Стас [замечание — один из приговоренных к смертной казни] раньше рассказывал, что когда он ее встречал на улице, то она молча пройти мимо него не могла, хоть что-то да и скажет.
Последняя капля в этой истории — моя задолженность по газу. В том году по весне у меня был долг, потому что кухня не отапливается, и я включала газ, чтобы хоть немного прогреть комнату. Долг составлял около 60 рублей. Я поговорила с горгазом, что до конца апреля оплачу этот долг. В детском саду я тоже предупредила об этом, чтобы ко мне не было никаких претензий. Накануне трагедии ко мне со школы приходили соцработники, а вместе с ними и соседка, как работница школы — учительница-дефектолог. Меня тогда дома не было. Когда я вернулась вечером в пять часов, ко мне пришла соседка, уже одна без соцработников. Когда я приоткрыла дверь, она сразу на повышенных тонах начала разговаривать со мной по поводу долга. Но это было в оскорблениях, мол, “ты знаешь, кукушка, что у тебя имеется задолженность по газу”. Я ей ответила, что она не имеет отношения ни к моему долгу, ни к моим детям. Но она ответила, что ее дело предупредить меня, иначе у меня, как и у моей мамы, заберут детей, и я якобы сопьюсь, и вообще детей у такой, как я забрать надо, потому что я не заслуживаю их воспитывать, а братьев-зеков всех пересадить нужно. Такого типа были оскорбления. Перед тем, как я закрыла дверь, я сказала: “В своей семье разберитесь. В мою лезть не надо. Я в вашу семью не лезу, почему вы в мою лезете?” На тот момент дома был Стас. Этот разговор он слышал. Трагедия произошла через пару дней…”
Как рассказывает Анна, до этого она даже не знала о существовании в Беларуси такой меры наказания как смертная казнь. Так является ли она сдерживающим фактором при совершении преступления, как об этом говорят сторонники ее сохранения в стране?
“Раньше, я даже не знала, что смертная казнь в Беларуси существует. Я никогда не думала, что столкнусь с таким, что такое может произойти с моей семьёй. Когда мне во время следствия сказали, что есть вероятность вынесения смертного приговора, то я не поверила. Я думала, что наивысшая мера наказания — это пожизненное заключение. Но, когда я начала штудировать интернет, я уже узнала, что Беларусь — единственная страна в Европе, которая, к сожалению, не отказалась от смертной казни. Я не хочу думать, что все потеряно. Если есть хоть маленькая надежда — я буду цепляться”.
Координатор кампании “Правозащитники против смертной казни” Андрей Полуда отмечает, что впервые на его памяти в Беларуси вынесено два смертных приговоров за убийство одного человека:
“Это дело как сгусток многочисленных социальных проблем, которые существуют в нашей стране. Эти люди родились при президенте Лукашенко, они росли при нём и теперь от имени государства их приговорили к смертной казни. И, в принципе, шансы на их спасение — минимальные. Не исключено, что их жизненный путь может быть закончен выстрелом в затылок. При чем, это может случиться очень и очень быстро. На практике, если приговор обжаловать, этот срок занимает около года. Если нет — то еще меньше.
Самое страшное здесь, что это "колесо сансары" (СОП, интернат, алименты) может повториться и в отношении их сестры и ее четырех детей, как это было с предыдущим поколением. Она не знает куда себя теперь деть, потому что общество никак ей не помогает. Ей просто нигде нет места. Жители Черикова ее просто ненавидят, потому что у нее такие братья. Ее детей в школе очень сильно травят и преследуют. Она пробует защитить своих детей, но у нее это не очень получается.
Нас очень волнует, что круговорот с Декретом №18 и СОП может повториться. Если у нее заберут детей, то она будет обязанным лицом, тогда она будет вынуждена выплачивать деньги государству на их содержание. В обратном случае — привлечение к административной, а потом и уголовной ответственности. Это всё может пойти по новому кругу. И здесь начинаешь задумываться, где этот президентский третий и четвертый ребенок. Часто от него можно услышать: “Рожайте, а мы поможем!” Но на практике этого нет. Есть только то, что мы видим.
Подчеркну, что мы не говорим, что эти ребята белые и пушистые, и то, что они сделали какое-то доброе дело. Нет, они совершили жестокое преступление, и их нужно наказать достаточно серьёзно, вплоть до пожизненного. Но нельзя решать существующие проблемы в обществе таким хирургическим образом. Нельзя весь мир делить на белое и черное. Даже, как мы знаем, серый кот имеет более сорока оттенков цвета.
В этой ситуации мало кто задумывается: “А почему?” Конечно, проще сказать, что они убийцы, и поставить на этом точку. Очень верно подметила в блоге “Радио Свобода” писательница и учительница Анна Северинец, что возможно, этого бы не случилось, "если бы рядом с ними оказался бы хороший, настоящий священник, либо умный, неравнодушный учитель". Возможно, и велись какие-то журналы учета и контроля, проводились проверки. Но каков результат всего этого?
Когда в суде выносили смертный приговор, то можно увидеть, какие удовлетворенные лица были у людей в зале. Они радовались такому приговору. Я слышал, как люди разговаривали перед судом. Кто-то был настроен пассивно агрессивно, кто-то — активно. И эта агрессия витала в воздухе. Мы в очередной раз убеждаемся, что наличие смертной казни в обществе очень сильно раскручивает спираль ненависти в обществе. Нам, всему обществу, нужно проблемы решать таким образом, чтобы это всё не повторилось в будущем”.